Глава 8. Поединок между профессором и поэтом

     Как раз в то время, когда сознание покинуло Степу в Ялте, то есть около

половины двенадцатого дня,  оно  вернулось  к Ивану  Николаевичу Бездомному,

проснувшемуся после глубокого и  продолжительного  сна.  Некоторое время  он

соображал,  каким  это  образом  он  попал в  неизвестную комнату  с  белыми

стенами, с удивительным  ночным  столиком из какого-то светлого  металла и с

белой шторой, за которой чувствовалось солнце.

     Иван тряхнул головой, убедился в том, что она не болит, и вспомнил, что

он находится в  лечебнице. Эта мысль потянула за собою воспоминание о гибели

Берлиоза, но сегодня оно не вызвало у Ивана сильного потрясения. Выспавшись,

Иван Николаевич стал поспокойнее и соображать начал яснее. Полежав некоторое

время неподвижно  в  чистейшей,  мягкой  и удобной  пружинной кровати,  Иван

увидел  кнопку звонка  рядом  с  собою. По  привычке  трогать  предметы  без

надобности, Иван нажал ее. Он ожидал  какого-то звона  или явления вслед  за

нажатием  кнопки,  но произошло  совсем  другое.  В  ногах Ивановой  постели

загорелся  матовый  цилиндр,  на  котором  было  написано:  "Пить".  Постояв

некоторое время,  цилиндр начал  вращаться до тех  пор,  пока  не  выскочила

надпись:  "Няня".  Само  собою разумеется,  что  хитроумный  цилиндр поразил

Ивана. Надпись "Няня" сменилась надписью "Вызовите доктора".

     -  Гм... - молвил Иван,  не зная, что делать с этим цилиндром дальше.

Но  тут   повезло  случайно:  Иван   нажал  кнопку  второй   раз  на   слове

"Фельдшерица".  Цилиндр  тихо  прозвенел в ответ,  остановился,  потух, и  в

комнату  вошла  полная симпатичная женщина в белом чистом халате  и  сказала

Ивану:

     - Доброе утро!

     Иван  не  ответил, так  как  счел  это приветствие  в  данных  условиях

неуместным. В самом деле,  засадили здорового человека  в лечебницу, да  еще

делают вид, что это так и нужно!

     Женщина  же  тем  временем, не  теряя благодушного выражения лица,  при

помощи  одного  нажима  кнопки,  увела  штору   вверх,  и  в  комнату  через

широкопетлистую и легкую  решетку, доходящую до самого пола, хлынуло солнце.

За решеткой открылся балкон, за ним  берег извивающейся  реки и на другом ее

берегу - веселый сосновый бор.

     -  Пожалуйте  ванну брать,  -  пригласила женщина,  и  под  руками ее

раздвинулась внутренняя  стена,  за  которой  оказалось  ванное  отделение и

прекрасно оборудованная уборная.

     Иван, хоть  и решил с женщиной  не разговаривать, не удержался и, видя,

как вода хлещет в ванну широкой струей из сияющего крана, сказал с иронией:

     - Ишь ты! Как в "Метрополе"!

     - О нет, - с  гордостью  ответила  женщина, -  гораздо лучше. Такого

оборудования  нет нигде и за границей. Ученые  и врачи специально  приезжают

осматривать нашу клинику. У нас каждый день интуристы бывают.

     При  слове "интурист" Ивану тотчас же вспомнился вчерашний консультант.

Иван затуманился, поглядел исподлобья и сказал:

     -  Интуристы... До  чего же вы все  интуристов обожаете! А  среди них,

между прочим, разные попадаются. Я,  например,  вчера  с таким познакомился,

что любо-дорого!

     И  чуть  было  не начал  рассказывать про Понтия Пилата,  но сдержался,

понимая, что женщине эти рассказы ни к чему, что все равно помочь она ему не

может.

     Вымытому Ивану  Николаевичу  тут  же  было  выдано  решительно все, что

необходимо мужчине  после  ванны: выглаженная рубашка, кальсоны,  носки.  Но

этого мало: отворив дверь шкафика, женщина указала внутрь его и спросила:

     - Что желаете надеть - халатик или пижамку?

     Прикрепленный  к  новому  жилищу  насильственно,  Иван  едва  руками не

всплеснул  от развязности женщины и молча ткнул пальцем в пижаму из пунцовой

байки.

     После этого Ивана Николаевича повели  по пустому и беззвучному коридору

и привели в громаднейших  размеров кабинет. Иван, решив относиться ко всему,

что  есть в этом на  диво оборудованном здании,  с иронией, тут  же мысленно

окрестил кабинет "фабрикой-кухней".

     И  было за  что. Здесь  стояли шкафы и стеклянные шкафики  с блестящими

никелированными    инструментами.   Были   кресла   необыкновенно   сложного

устройства, какие-то пузатые лампы с  сияющими колпаками, множество склянок,

и газовые горелки, и электрические провода, и совершенно никому не известные

приборы.

     В кабинете за Ивана принялись трое - две женщины и один мужчина, все в

белом. Первым долгом Ивана отвели в уголок, за столик, с явною целью кое-что

у  него повыспросить. Иван  стал обдумывать  положение.  Перед ним было  три

пути. Чрезвычайно  соблазнял первый: кинуться  на эти лампы  и  замысловатые

вещицы, и всех их к чертовой  бабушке перебить и таким образом выразить свой

протест  за  то, что  он  задержан зря. Но  сегодняшний Иван уже значительно

отличался от  Ивана  вчерашнего, и первый  путь показался  ему сомнительным:

чего доброго, они  укоренятся в  мысли,  что он буйный  сумасшедший. Поэтому

первый  путь  Иван отринул.  Был второй: немедленно начать  повествование  о

консультанте  и  Понтии Пилате.  Однако вчерашний  опыт  показал, что  этому

рассказу не верят или понимают  его как-то  извращенно.  Поэтому  Иван  и от

этого пути отказался, решив избрать третий: замкнуться в гордом молчании.

     Полностью  этого  осуществить не  удалось  и,  волей-неволей,  пришлось

отвечать, хоть и скупо и хмуро, на целый ряд вопросов.

     И у Ивана выспросили решительно все насчет его прошлой жизни, вплоть до

того, когда  и как он  болел скарлатиною, лет пятнадцать тому назад. Исписав

за  Иваном  целую  страницу,  перевернули  ее,  и женщина  в белом перешла к

расспросам  о родственниках  Ивана. Началась  какая-то  канитель: кто  умер,

когда да  отчего,  не пил  ли, не болел ли венерическими болезнями,  и все в

таком же роде. В заключение попросили рассказать о вчерашнем происшествии на

Патриарших прудах, но очень  не  приставали,  сообщению  о Понтии  Пилате не

удивлялись.

     Тут женщина  уступила Ивана мужчине, и тот взялся за него по-иному и ни

о  чем  уже не расспрашивал.  Он измерил  температуру Иванова тела, посчитал

пульс, посмотрел Ивану в глаза, светя в них какою-то лампой. Затем на помощь

мужчине пришла другая женщина, и Ивана кололи, но не больно, чем-то в спину,

рисовали  у  него ручкой  молоточка какие-то  знаки  на  коже груди, стучали

молоточками по коленям, отчего ноги Ивана подпрыгивали, кололи палец и брали

из него кровь, кололи в локтевом сгибе, надевали на  руки какие-то резиновые

браслеты...

     Иван  только горько усмехался  про себя  и размышлял о том, как все это

глупо и  странно получилось.  Подумать  только! Хотел  предупредить  всех об

опасности,  грозящей от неизвестного консультанта, собирался его изловить, а

добился только того,  что попал в какой-то таинственный кабинет затем, чтобы

рассказывать  всякую  чушь  про  дядю  Федора,  пившего  в  Вологде  запоем.

Нестерпимо глупо!

     Наконец  Ивана  отпустили. Он был препровожден обратно в  свою комнату,

где получил чашку кофе, два яйца в смятку и белый хлеб с маслом.

     Съев и выпив все предложенное, Иван решил дожидаться кого-то главного в

этом  учреждении  и  уж  у этого  главного  добиться  и  внимания к себе,  и

справедливости.

     И он дождался его,  и очень  скоро  после своего  завтрака.  Неожиданно

открылась  дверь  в  комнату Ивана, и в нее вошло множество народа  в  белых

халатах. Впереди всех шел тщательно, по-актерски обритый человек лет  сорока

пяти, с приятными, но очень пронзительными глазами и вежливыми манерами. Вся

свита оказывала ему  знаки внимания и уважения, и вход его получился поэтому

очень торжественным. "Как Понтий Пилат!" - подумалось Ивану.

     Да,  это был,  несомненно, главный.  Он сел на табурет,  а все остались

стоять.

     - Доктор Стравинский,  - представился  усевшийся  Ивану и поглядел на

него дружелюбно.

     - Вот, Александр Николаевич, -  негромко  сказал  кто-то  в  опрятной

бородке и подал главному кругом исписанный Иванов лист.

     "Целое  дело  сшили!"  - подумал Иван.  А главный  привычными  глазами

пробежал  лист,  пробормотал:  "Угу,   угу..."  И  обменялся  с  окружающими

несколькими фразами на малоизвестном языке.

     "И по-латыни, как Пилат, говорит..." - печально подумал Иван. Тут одно

слово  заставило его вздрогнуть, и это было слово "шизофрения" -  увы,  уже

вчера  произнесенное  проклятым иностранцем на Патриарших прудах, а  сегодня

повторенное здесь профессором Стравинским.

     "И ведь это знал!" - тревожно подумал Иван.

     Главный,  по-видимому,  поставил себе за правило соглашаться со  всем и

радоваться всему, что бы ни говорили ему окружающие, и выражать  это словами

"Славно, славно...".

     - Славно! - сказал Стравинский, возвращая кому-то лист, и обратился к

Ивану: - Вы - поэт?

     - Поэт, -  мрачно ответил  Иван и впервые вдруг почувствовал какое-то

необъяснимое отвращение к поэзии, и вспомнившиеся ему тут же собственные его

стихи показались почему-то неприятными.

     Морща лицо, он, в свою очередь, спросил у Стравинского:

     - Вы - профессор?

     На это Стравинский предупредительно-вежливо наклонил голову.

     - И вы - здесь главный? - продолжал Иван.

     Стравинский и на это поклонился.

     -  Мне  с  вами  нужно поговорить,  -  многозначительно  сказал  Иван

Николаевич.

     - Я для этого и пришел, - отозвался Стравинский.

     - Дело вот в чем, - начал Иван, чувствуя, что настал его час, - меня

в сумасшедшие вырядили, никто не желает меня слушать!..

     -  О  нет,  мы   выслушаем  вас  очень  внимательно,  -   серьезно  и

успокоительно сказал Стравинский, - и в сумасшедшие вас  рядить ни  в  коем

случае не позволим.

     - Так слушайте же:  вчера  вечером я на Патриарших прудах встретился с

таинственною личностью, иностранцем  не иностранцем, который заранее  знал о

смерти Берлиоза и лично видел Понтия Пилата.

     Свита безмолвно и не шевелясь слушала поэта.

     - Пилата?  Пилат, это - который  жил при Иисусе Христе? -  щурясь на

Ивана, спросил Стравинский.

     - Тот самый.

     - Ага, - сказал Стравинский, - а этот Берлиоз погиб под трамваем?

     - Вот же именно его вчера при мне  и зарезало трамваем  на Патриарших,

причем этот самый загадочный гражданин...

     -   Знакомый  Понтия   Пилата?   -  спросил  Стравинский,   очевидно,

отличавшийся большой понятливостью.

     - Именно  он, - подтвердил  Иван, изучая  Стравинского, - так вот он

сказал   заранее,  что  Аннушка  разлила  подсолнечное  масло...  А   он   и

поскользнулся  как  раз   на  этом   месте!  Как   вам  это  понравится?  -

многозначительно осведомился  Иван, надеясь произвести большой эффект своими

словами.

     Но  эффекта не последовало, и  Стравинский очень просто задал следующий

вопрос:

     - А кто же эта Аннушка?

     Этот вопрос немного расстроил Ивана, лицо его передернуло.

     - Аннушка здесь совершенно не  важна, -  проговорил он, нервничая, -

черт ее знает, кто она такая. Просто дура какая-то с  Садовой.  А важно  то,

что он заранее, понимаете  ли, заранее  знал  о подсолнечном масле!  Вы меня

понимаете?

     - Отлично  понимаю,  -  серьезно  ответил  Стравинский  и, коснувшись

колена поэта, добавил: - Не волнуйтесь и продолжайте.

     - Продолжаю, - сказал Иван,  стараясь  попасть  в  тон Стравинскому и

зная уже по горькому опыту, что лишь  спокойствие  поможет ему,  - так вот,

этот  страшный  тип,  а  он  врет,  что  он  консультант, обладает  какою-то

необыкновенной  силой...  Например,  за  ним погонишься,  а догнать его  нет

возможности. А с ним еще парочка,  и тоже хороша, но в  своем роде: какой-то

длинный  в  битых   стеклах   и,  кроме  того,   невероятных  размеров  кот,

самостоятельно  ездящий в трамвае. Кроме того, - никем не перебиваемый Иван

говорил все с большим  жаром и убедительностью, - он лично был на балконе у

Понтия Пилата,  в чем нет  никакого сомнения. Ведь это что же такое? А?  Его

надо немедленно арестовать, иначе он натворит неописуемых бед.

     -  Так вот  вы и добиваетесь, чтобы его  арестовали?  Правильно  я вас

понял? - спросил Стравинский.

     "Он  умен, - подумал Иван, - надо признаться, что среди интеллигентов

тоже попадаются на редкость умные. Этого отрицать нельзя!" - и ответил:

     - Совершенно правильно! И как же не  добиваться,  вы подумайте сами! А

между тем  меня силою задержали здесь, тычут в глаза лампой, в ванне купают,

про  дядю  Федю  чего-то  расспрашивают!.. А его  уж давно  на свете нет!  Я

требую, чтобы меня немедленно выпустили.

     -  Ну  что же, славно,  славно! - отозвался Стравинский, - вот все и

выяснилось. Действительно, какой же смысл  задерживать в лечебнице  человека

здорового? Хорошо-с. Я вас немедленно же выпишу отсюда, если вы мне скажете,

что вы нормальны. Не докажете, а только скажете. Итак, вы нормальны?

     Тут  наступила  полная тишина, и толстая женщина, утром  ухаживавшая за

Иваном, благоговейно  поглядела на  профессора,  а  Иван  еще  раз  подумал:

"Положительно умен".

     Предложение  профессора  ему  очень  понравилось,  однако  прежде   чем

ответить, он очень и очень подумал, морща лоб, и, наконец, сказал твердо:

     - Я - нормален.

     -  Ну  вот и  славно, - облегченно  воскликнул Стравинский, - а если

так, то давайте  рассуждать логически. Возьмем ваш вчерашний день, - тут он

повернулся, и ему  немедленно подали иванов лист. -  В поисках неизвестного

человека, который отрекомендовался  вам как знакомый Понтия Пилата, вы вчера

произвели  следующие  действия,  - тут  Стравинский стал  загибать  длинные

пальцы, поглядывая то в  лист, то  на Ивана, -  повесили  на грудь  иконку.

Было?

     - Было, - хмуро согласился Иван.

     -  Сорвались  с  забора, повредили  лицо?  Так?  Явились в ресторан  с

зажженной  свечой  в  руке,  в  одном  белье и  в ресторане  побили кого-то.

Привезли вас  сюда  связанным.  Попав сюда,  вы звонили в милицию  и просили

прислать   пулеметы.  Затем  сделали  попытку   выброситься  из  окна.  Так?

Спрашивается:  возможно ли, действуя  таким  образом, кого-либо поймать  или

арестовать?  И  если вы  человек  нормальный, то  вы  сами ответите:  никоим

образом. Вы желаете уйти отсюда? Извольте-с. Но позвольте вас спросить, куда

вы направитесь отсюда?

     - Конечно, в милицию,  - ответил  Иван  уже  не  так твердо и немного

теряясь под взглядом профессора.

     - Непосредственно отсюда?

     - Угу.

     - А на квартиру к себе не заедете? - быстро спросил Стравинский.

     -  Да некогда  тут  заезжать! Пока я по квартирам  буду разъезжать, он

улизнет!

     - Так. А что же вы скажете в милиции в первую очередь?

     -  Про  Понтия  Пилата,  -  ответил  Иван  Николаевич,  и  глаза  его

подернулись сумрачной дымкой.

     -  Ну,  вот   и  славно!   -  воскликнул  покоренный  Стравинский  и,

обратившись  к  тому,  что  был  с  бородкой, приказал: - Федор Васильевич,

выпишите,  пожалуйста, гражданина  Бездомного  в  город.  Но эту комнату  не

занимать,  постельное  белье  можно  не  менять. Через  два  часа  гражданин

Бездомный опять будет здесь. Ну что же, - обратился он к поэту, - успеха я

вам желать не буду, потому что в  успех этот ни  на йоту не верю. До скорого

свидания! - и он встал, а свита его шевельнулась.

     - На каком основании я опять буду здесь? - тревожно спросил Иван.

     Стравинский  как будто ждал  этого вопроса, немедленно уселся  опять  и

заговорил:

     - На том основании, что, как только вы явитесь в кальсонах в милицию и

скажете, что виделись  с  человеком, лично  знавшим Понтия  Пилата,  -  как

моментально вас привезут сюда, и вы снова окажетесь в этой же самой комнате.

     - При чем здесь кальсоны? - растерянно оглядываясь, спросил Иван.

     - Главным  образом Понтий Пилат. Но и кальсоны также. Ведь казенное же

белье мы с вас снимем и выдадим вам ваше одеяние. А доставлены вы были к нам

в кальсонах. А между тем на квартиру к себе вы заехать отнюдь не собирались,

хоть я и намекнул вам на это. Далее последует Пилат... И дело готово!

     Тут что-то странное случилось с Иваном Николаевичем. Его воля как будто

раскололась, и он почувствовал, что слаб, что нуждается в совете.

     - Так что же делать? - спросил он на этот раз уже робко.

     -  Ну вот  и  славно!  - отозвался Стравинский,  -  это  резоннейший

вопрос. Теперь я  скажу вам, что, собственно, с вами произошло. Вчера кто-то

вас сильно напугал и расстроил рассказом про Понтия Пилата и прочими вещами.

И  вот  вы,  разнервничавшийся,   издерганный  человек,  пошли  по   городу,

рассказывая про Понтия Пилата. Совершенно естественно,  что вас принимают за

сумасшедшего. Ваше спасение  сейчас только в одном - в полном покое. И  вам

непременно нужно остаться здесь.

     - Но его необходимо поймать! - уже моляще воскликнул Иван.

     - Хорошо-с, но  самому-то зачем же бегать? Изложите на бумаге все ваши

подозрения  и  обвинения  против  этого  человека.  Ничего  нет  проще,  как

переслать  ваше заявление куда следует, и если, как  вы  полагаете, мы имеем

дело с преступником, все это выяснится очень скоро. Но только одно  условие:

не напрягайте головы и  старайтесь поменьше  думать о Понтии Пилате. Мало ли

чего можно рассказать! Не всему надо верить.

     - Понял! - решительно заявил Иван, - прошу выдать мне бумагу и перо.

     - Выдайте  бумагу  и  коротенький  карандаш,  - приказал  Стравинский

толстой женщине, а Ивану сказал так: - Но сегодня советую не писать.

     - Нет, нет, сегодня  же, непременно сегодня, -  встревоженно вскричал

Иван.

     - Ну хорошо.  Только не напрягайте  мозг. Не  выйдет  сегодня,  выйдет

завтра.

     - Он уйдет!

     -  О нет,  - уверенно возразил Стравинский, - он  никуда  не  уйдет,

ручаюсь вам. И помните, что  здесь у нас вам всемерно помогут, а без этого у

вас ничего  не выйдет.  Вы меня  слышите?  - вдруг многозначительно спросил

Стравинский и завладел обеими руками  Ивана Николаевича. Взяв их в  свои, он

долго, в  упор  глядя в  глаза Ивану,  повторял: - Вам  здесь помогут... Вы

слышите  меня?..  Вам  здесь помогут...  вам  здесь  помогут... Вы  получите

облегчение. Здесь тихо, все спокойно. Вам здесь помогут...

     Иван Николаевич неожиданно зевнул, выражение лица его смягчилось.

     - Да, да, - тихо сказал он.

     -  Ну   вот  и  славно!  -  по  своему  обыкновению  заключил  беседу

Стравинский  и поднялся, -  до свиданья!  -  он пожал  руку  Ивану и,  уже

выходя, повернулся к  тому, что был с бородкой, и сказал: - Да, а  кислород

попробуйте... и ванны.

     Через  несколько мгновений перед  Иваном  не  было ни Стравинского,  ни

свиты. За  сеткой  в окне,  в  полуденном  солнце,  красовался  радостный  и

весенний бор на другом берегу реки, а поближе сверкала река.