Глава 9. Коровьевские штуки
Никанор Иванович Босой, председатель жилищного товарищества дома N
302-бис по садовой улице в Москве, где проживал покойный Берлиоз, находился
в страшнейших хлопотах, начиная с предыдущей ночи со среды на четверг.
В полночь, как мы уже знаем, приехала в дом комиссия, в которой
участвовал Желдыбин, вызывала Никанора Ивановича, сообщила ему о гибели
Берлиоза и вместе с ним отправилась в квартиру N 50.
Там было произведено опечатание рукописей и вещей покойного. Ни Груни,
приходящей домработницы, ни легкомысленного Степана Богдановича в это время
в квартире не было. Комиссия объявила Никанору Ивановичу, что рукописи
покойного ею будут взяты для разборки, что жилплощадь покойного, то есть три
комнаты (бывшие ювелиршины кабинет, гостиная и столовая), переходят в
распоряжение жилтоварищества, а вещи покойного подлежат хранению на
указанной жилплощади, впредь до объявления наследников.
Весть о гибели Берлиоза распространилась по всему дому с какою-то
сверхъестественной быстротою, и с семи часов утра четверга к Босому начали
звонить по телефону, а затем и лично являться с заявлениями, в которых
содержались претензии на жилплощадь покойного. И в течение двух часов
Никанор Иванович принял таких заявлений тридцать две штуки.
В них заключались мольбы, угрозы, кляузы, доносы, обещания произвести
ремонт на свой счет, указания на несносную тесноту и невозможность жить в
одной квартире с бандитами. В числе прочего было потрясающее по своей
художественной силе описание похищения пельменей, уложенных непосредственно
в карман пиджака, в квартире N 31, два обещания покончить жизнь
самоубийством и одно признание в тайной беременности.
Никанора Ивановича вызывали в переднюю его квартиры, брали за рукав,
что-то шептали, подмигивали и обещали не остаться в долгу.
Мука эта продолжалась до начала первого часа дня, когда Никанор
Иванович просто сбежал из своей квартиры в помещение управления у ворот, но
когда увидел он, что и там его подкарауливают, убежал и оттуда. Кое-как
отбившись от тех, что следовали за ним по пятам через асфальтовый двор,
Никанор Иванович скрылся в шестом подъезде и поднялся на пятый этаж, где и
находилась эта поганая квартира N 50.
Отдышавшись на площадке, тучный Никанор Иванович позвонил, но ему никто
не открыл. Он позвонил еще раз и еще раз и начал ворчать и тихонько
ругаться. Но и тогда не открыли. Терпение Никанора Ивановича лопнуло, и он,
достав из кармана связку дубликатов ключей, принадлежащих домоуправлению,
властной рукою открыл дверь и вошел.
- Эй, домработница! - прокричал Никанор Иванович в полутемной
передней. - Как тебя? Груня, что ли? Тебя нету?
Никто не отозвался.
Тогда Никанор Иванович освободил дверь кабинета от печати, вынул из
портфеля складной метр и шагнул в кабинет.
Шагнуть-то он шагнул, но остановился в изумлении в дверях и даже
вздрогнул.
За столом покойного сидел неизвестный, тощий и длинный гражданин в
клетчатом пиджачке, в жокейской шапочке и в пенсне... ну, словом, тот самый.
- Вы кто такой будете, гражданин? - испуганно спросил Никанор
Иванович.
- Ба! Никанор Иванович, - заорал дребезжащим тенором неожиданный
гражданин и, вскочив, приветствовал председателя насильственным и внезапным
рукопожатием. Приветствие это ничуть не обрадовало Никанора Ивановича.
- Я извиняюсь, - заговорил он подозрительно, - вы кто такой будете?
Вы - лицо официальное?
- Эх, Никанор Иванович! - задушевно воскликнул неизвестный. - Что
такое официальное лицо или неофициальное? Все это зависит от того, с какой
точки зрения смотреть на предмет, все это, Никанор Иванович, условно и
зыбко. Сегодня я неофициальное лицо, а завтра, глядишь, официальное! А
бывает и наоборот, Никанор Иванович. И еще как бывает!
Рассуждение это ни в какой степени не удовлетворило председателя
домоуправления. Будучи по природе вообще подозрительным человеком, он
заключил, что разглагольствующий перед ним гражданин - лицо именно
неофициальное, а пожалуй, и праздное.
- Да вы кто такой будете? Как ваша фамилия? - все суровее стал
спрашивать председатель и даже стал наступать на неизвестного.
- Фамилия моя, - ничуть не смущаясь суровостью, отозвался гражданин,
- ну, скажем, Коровьев. Да не хотите ли закусить, Никанор Иванович? Без
церемоний! А?
- Я извиняюсь, - уже негодуя, заговорил Никанор Иванович, - какие
тут закуски! (Нужно признаться, хоть это и неприятно, что Никанор Иванович
был по натуре несколько грубоват). - На половине покойника сидеть не
разрешается! Вы что здесь делаете?
- Да вы присаживайтесь, Никанор Иванович, - нисколько не теряясь,
орал гражданин и начал юлить, предлагая председателю кресло.
Совершенно освирепев, Никанор Иванович отверг кресло и завопил:
- Да кто вы такой?
- Я, изволите ли видеть, состою переводчиком при особе иностранца,
имеющего резиденцию в этой квартире, - отрекомендовался назвавший себя
Коровьевым и щелкнул каблуком рыжего нечищенного ботинка.
Никанор Иванович открыл рот. Наличность какого-то иностранца, да еще с
переводчиком, в этой квартире явилась для него совершеннейшим сюрпризом, и
он потребовал объяснений.
Переводчик охотно объяснился. Иностранный артист господин Воланд был
любезно приглашен директором Варьете Степаном Богдановичем Лиходеевым
провести время своих гастролей, примерно недельку, у него в квартире, о чем
он еще вчера написал Никанору Ивановичу, с просьбой прописать иностранца
временно, покуда сам Лиходеев съездит в Ялту.
- Ничего он мне не писал, - в изумлении сказал председатель.
- А вы поройтесь у себя в портфеле, Никанор Иванович, - сладко
предложил Коровьев.
Никанор Иванович, пожимая плечами, открыл портфель и обнаружил в нем
письмо Лиходеева.
- Как же это я про него забыл? - тупо глядя на вскрытый конверт,
пробормотал Никанор Иванович.
- То ли бывает, то ли бывает, Никанор Иванович! - затрещал Коровьев,
- рассеянность, рассеянность, и переутомление, и повышенное кровяное
давление, дорогой наш друг Никанор Иванович! Я сам рассеян до ужаса.
Как-нибудь за рюмкой я вам расскажу несколько фактов из моей биографии, вы
обхохочетесь!
- Когда же Лиходеев едет в Ялту?!
- Да он уже уехал, уехал! - закричал переводчик, - он, знаете ли, уж
катит! Уж он черт знает где! - и тут переводчик замахал руками, как
мельничными крыльями.
Никанор Иванович заявил, что ему необходимо лично повидать иностранца,
но в этом получил от переводчика отказ: никак невозможно. Занят. Дрессирует
кота.
- Кота, ежели угодно, могу показать, - предложил Коровьев.
От этого, в свою очередь, отказался Никанор Иванович, а переводчик тут
же сделал председателю неожиданное, но весьма интересное предложение.
Ввиду того, что господин Воланд нипочем не желает жить в гостинице, а
жить он привык просторно, то вот не сдаст ли жилтоварищество на недельку,
пока будут продолжаться гастроли Воланда в Москве, ему всю квартирку, то
есть и комнаты покойного?
- Ведь ему безразлично, покойнику, - шепотом сипел Коровьев, - ему
теперь, сами согласитесь, Никанор Иванович, квартира эта ни к чему?
Никанор Иванович в некотором недоумении возразил, что, мол, иностранцам
полагается жить в "Метрополе", а вовсе не на частных квартирах...
- Говорю вам, капризен, как черт знает что! - зашептал Коровьев, -
ну не желает! Не любит он гостиниц! Вот они где у меня сидят, эти интуристы!
- интимно пожаловался Коровьев, тыча пальцем в свою жилистую шею, - верите
ли, всю душу вымотали! Приедет... и или нашпионит, как последний сукин сын,
или же капризами все нервы вымотает: и то ему не так, и это не так!.. А
вашему товариществу, Никанор Иванович, полнейшая выгода и очевидный профит.
А за деньгами он не постоит, - Коровьев оглянулся, а затем шепнул на ухо
председателю: - Миллионер!
В предложении переводчика заключался ясный практический смысл,
предложение было очень солидное, но что-то удивительно несолидное было и в
манере переводчика говорить, и в его одежде, и в этом омерзительном, никуда
не годном пенсне. Вследствие этого что-то неясное томило душу председателя,
и все-таки он решил принять предложение. Дело в том, что в жилтовариществе
был, увы, преизрядный дефицит. К осени надо было закупать нефть для парового
отопления, а на какие шиши - неизвестно. А с интуристовыми деньгами,
пожалуй, можно было и вывернуться. Но деловой и осторожный Никанор Иванович
заявил, что ему прежде всего придется увязать этот вопрос с интуристским
бюро.
- Я понимаю, - вскричал Коровьев, - как же без увязки, обязательно.
Вот вам телефон, Никанор Иванович, и немедленно увязывайте. А насчет денег
не стесняйтесь, - шепотом добавил он, увлекая председателя в переднюю к
телефону, - с кого же взять, как не с него! Если б вы видели, какая у него
вилла в Ницце! Да будущим летом, как поедете за границу, нарочно заезжайте
посмотреть - ахнете!
Дело с интуристским бюро уладилось по телефону с необыкновенной,
поразившей председателя, быстротою. Оказалось, что там уже знают о намерении
господина Воланда жить в частной квартире Лиходеева и против этого ничуть не
возражают.
- Ну и чудно! - орал Коровьев.
Несколько ошеломленный его трескотней, председатель заявил, что
жилтоварищество согласно сдать на неделю квартиру N 50 артисту Воланду с
платой по... - Никанор Иванович замялся немножко и сказал:
- По пятьсот рублей в день.
Тут Коровьев окончательно поразил председателя. Воровски подмигнув в
сторону спальни, откуда слышались мягкие прыжки тяжелого кота, он просипел:
- За неделю это выходит, стало быть, три с половиной тысячи?
Никанор Иванович подумал, что он прибавит к этому: "Ну и аппетитик же у
вас, Никанор Иванович!" - но Коровьев сказал совсем другое:
- Да разве это сумма! Просите пять, он даст.
Растерянно ухмыльнувшись, Никанор Иванович и сам не заметил, как
оказался у письменного стола, где Коровьев с величайшей быстротой и
ловкостью начертал в двух экземплярах контракт. После этого он слетал с ним
в спальню и вернулся, причем оба экземпляра оказались уже размашисто
подписанными иностранцем. Подписал контракт и председатель. Тут Коровьев
попросил расписочку на пять...
- Прописью, прописью, Никанор Иванович!.. Тысяч рублей, - и со
словами, как-то не идущими к серьезному делу: - Эйн, цвей, дрей! - выложил
председателю пять новеньких банковских пачек.
Произошло подсчитывание, пересыпаемое шуточками и прибаутками
Коровьева, вроде "денежка счет любит", "свой глазок - смотрок" и прочего
такого же.
Пересчитав деньги, председатель получил от Коровьва паспорт иностранца
для временной прописки, уложил его, и контракт, и деньги в портфель, и,
как-то не удержавшись, стыдливо попросил контрамарочку...
- О чем разговор! - взревел Коровьев, - сколько вам билетиков,
Никанор Иванович, двенадцать, пятнадцать?
Ошеломленный председатель пояснил, что контрамарок ему нужна только
парочка, ему и Пелагее Антоновне, его супруге.
Коровьев тут же выхватил блокнот и лихо выписал Никанору Ивановичу
контрамарочку на две персоны в первом ряду. И эту контрамарочку переводчик
левой рукой ловко всучил Никанору Ивановичу, а правой вложил в другую руку
председателя толстую хрустнувшую пачку. Метнув на нее взгляд, Никанор
Иванович густо покраснел и стал ее отпихивать от себя.
- Этого не полагается... - бормотал он.
- И слушать не стану, - зашипел в самое ухо его Коровьев, - у нас не
полагается, а у иностранцев полагается. Вы его обидите, Никанор Иванович, а
это неудобно. Вы трудились...
- Строго преследуется, - тихо-претихо прошептал председатель и
оглянулся.
- А где же свидетели? - шепнул в другое ухо Коровьев, - я вас
спрашиваю, где они? Что вы?
И тут случилось, как утверждал впоследствии председатель, чудо: пачка
сама вползла к нему в портфель. А затем председатель, какой-то расслабленный
и даже разбитый, оказался на лестнице. Вихрь мыслей бушевал у него в голове.
Тут вертелась и вилла в Ницце, и дрессированный кот, и мысль о том, что
свидетелей действительно не было, и что Пелагея Антоновна обрадуется
контрамарке. Это были бессвязные мысли, но в общем приятные. И тем не менее
где-то какая-то иголочка в самой глубине души покалывала председателя. Это
была иголочка беспокойства. Кроме того, тут же на лестнице председателя, как
удар, хватила мысль: "А как же попал в кабинет переводчик, если на дверях
была печать?! И как он, Никанор Иванович, об этом не спросил?" Некоторое
время председатель, как баран, смотрел на ступеньки лестницы, но потом решил
плюнуть на это и не мучить себя замысловатым вопросом.
Лишь только председатель покинул квартиру, из спальни донесся низкий
голос:
- Мне этот Никанор Иванович не понравился. Он выжига и плут. Нельзя ли
сделать так, чтобы он больше не приходил?
- Мессир, вам стоит это приказать!.. - отозвался откуда-то Коровьев,
но не дребезжащим, а очень чистым и звучным голосом.
И сейчас же проклятый переводчик оказался в передней, навертел там
номер и начал почему-то очень плаксиво говорить в трубку:
- Алло! Считаю долгом сообщить, что наш председатель жилтоварищества
дома номер триста два-бис по Садовой, Никанор Иванович Босой, спекулирует
валютой. В данный момент в его квартире номер тридцать пять в вентиляции, в
уборной, в газетной бумаге четыреста долларов. Говорит жилец означенного
дома из квартиры номер одиннадцать Тимофей Квасцов. Но заклинаю держать в
тайне мое имя. Опасаюсь мести вышеизложенного председателя.
И повесил трубку, подлец.
Что дальше происходило в квартире N 50, неизвестно, но известно, что
происходило у Никанора Ивановича. Запершись у себя в уборной на крючок, он
вытащил из портфеля пачку, навязанную переводчиком, и убедился в том, что в
ней четыреста рублей. Эту пачку Никанор Иванович завернул в обрывок газеты и
засунул в вентиляционный ход.
Через пять минут председатель сидел за столом в своей маленькой
столовой. Супруга его принесла из кухни аккуратно нарезанную селедочку,
густо посыпанную зеленым луком. Никанор Иванович налил лафитничек, выпил,
налил второй, выпил, подхватил на вилку три куска селедки... и в это время
позвонили, а Пелагея Антоновна внесла дымящуюся кастрюлю, при одном взгляде
на которую сразу можно было догадаться, что в ней, в гуще огненного борща,
находится то, чего вкуснее нет в мире, - мозговая кость.
Проглотив слюну, Никанор Иванович заворчал, как пес:
- А чтоб вам провалиться! Поесть не дадут. Не пускай никого, меня
нету, нету. Насчет квартиры скажи, чтобы перестали трепаться. Через неделю
будет заседание...
Супруга побежала в переднюю, а Никанор Иванович разливательной ложкой
поволок из огнедышащего озера - ее, кость, треснувшую вдоль. И в эту минуту
в столовую вошли двое граждан, а с ними почему-то очень бледная Пелагея
Антоновна. При взгляде на граждан побелел и Никанор Иванович и поднялся.
- Где сортир? - озабоченно спросил первый, который был в белой
косоворотке.
На обеденном столе что-то стукнуло (это Никанор Иванович уронил ложку
на клеенку).
- Здесь, здесь, - скороговоркой ответила Пелагея Антоновна.
И пришедшие немедленно устремились в коридор.
- А в чем дело? - тихо спросил Никанор Иванович, следуя за
пришедшими, - у нас ничего такого в квартире не может быть... А у вас
документики... я извиняюсь...
Первый на ходу показал Никанору Ивановичу документик, а второй в эту же
минуту оказался стоящим на табуретке в уборной, с рукою, засунутой в
вентиляционный ход. В глазах у Никанора Ивановича потемнело, газету сняли,
но в пачке оказались не рубли, а неизвестные деньги, не то синие, не то
зеленые, и с изображением какого-то старика. Впрочем, все это Никанор
Иванович разглядел неясно, перед глазами у него плавали какие-то пятна.
- Доллары в вентиляции, - задумчиво сказал первый и спросил Никанора
Ивановича мягко и вежливо: - Ваш пакетик?
- Нет! - ответил Никанор Иванович страшным голосом, - подбросили
враги!
- Это бывает, - согласился тот, первый, и опять-таки мягко добавил:
- Ну что же, надо остальные сдавать.
- Нету у меня! Нету, богом клянусь, никогда в руках не держал! -
отчаянно вскричал председатель.
Он кинулся к комоду, с грохотом вытащил ящик, а из него портфель,
бессвязно при этом выкрикивая:
- Вот контракт... переводчик-гад подбросил... Коровьев... в пенсне!
Он открыл портфель, глянул в него, сунул в него руку, посинел лицом и
уронил портфель в борщ. В портфеле ничего не было: ни Степиного письма, ни
контракта, ни иностранцева паспорта, ни денег, ни контрамарки. Словом,
ничего, кроме складного метра.
- Товариши! - неистово закричал председатель, - держите их! У нас в
доме нечистая сила!
И тут же неизвестно что померещилось Пелагее Антоновне, но только она,
всплеснув руками, вскричала:
- Покайся, Иваныч! Тебе скидка выйдет!
С глазами, налитыми кровью, Никанор Иванович занес кулаки над головой
жены, хрипя:
- У, дура проклятая!
Тут он ослабел и опустился на стул, очевидно, решив покориться
неизбежному.
В это время Тимофей Кондратьевич Квасцов на площадке лестницы припадал
к замочной скважине в дверях квартиры председателя то ухом, то глазом,
изнывая от любопытства.
Через пять минут жильцы дома, находившиеся во дворе, видели, как
председатель в сопровождении еще двух лиц проследовал прямо к воротам дома.
Рассказывали, что на Никаноре Ивановиче лица не было, что он пошатывался,
проходя, как пьяный, и что-то бормотал.
А еще через час неизвестный гражданин явился в квартиру номер
одиннадцать, как раз в то время, когда Тимофей Кондратьевич рассказывал
другим жильцам, захлебываясь от удовольствия, о том, как замели
председателя, пальцем выманил из кухни Тимофея Кондратьевича в переднюю,
что-то ему сказал и вместе с ним пропал.
